На перекрестке трех миров. Кёнигсберг анклавно-кантовый
Три города в очерках-путешествиях Оксаны Мамлиной. Последний очерк серии посвящен Кёнигсбергу с его голубоглазыми Анхен, скоростными поездами и новыми дорогами, камнями, старым трамваем, голубикой и запахами.
Вторая полка плацкарты это очень неудобно! Тем более, когда четыре кордона: российский, белорусский, литовский и опять российский. Четыре раза за ночь нужно показать загранпаспорт и выглядеть точь-в-точь как на карточке! Наши и белорусы более разговорчивы, литовцы молча поднимают полки сидений. Возможно, ищут контрафактных пассажиров. По словам проводницы, это для проформы больше, на ее практике не было случая, чтобы так кто-то перемещался.
В вагоне шумно, на море везут детей. Пока дети доедут до моря, некоторые из родителей сойдут с ума! То и дело — Ваня, нельзя! Маша, не лезь! В моей голове много вопросов. Самый главный — зачем такой отдых? Это странный для меня опыт, мне всегда удавалось договориться со своими девчонками. А, может, я всегда с детьми выбирала путь наименьшего сопротивления. Самолет, к примеру. Ночью маленький Игорёк разразится жутким ревом и тем самым спасет весь вагон от нудного литовского шмона!
Утро. Банальная, по сути, картина — мелькающие березки за окном, железнодорожный подстаканник. Хрестоматийно. Тормозим. Здравствуй Кнайпхофф, Альтштадт, Лёбенихт, Кёнигсберг, Калининград (последнее не ложится на язык, как, впрочем, и сам город не укладывается в рамки советского Калининграда) Здравствуй Иммануил Кант, Эрнст Теодор Вильгельм-Амадей Гофман, космонавт Евгений Леонов, Олег Газманов, Людмила Путина и просто знаменитая Анхен из Тарау, девушка неземной красоты, о которой слагали песни. Тарау теперь зовется Владимирово, а Аннушка… Их много по всему балтийскому побережью. Красивых, светловолосых, голубоглазых Анхен. Одна из таких, например, бежит встречать меня на перрон. Это моя подруга, дар Вьетнама и маленького нефтяного городка Вунгтау, где нам выпало счастье несколько лет прожить. Надеюсь, об этом я тоже когда-нибудь расскажу. Это, к слову. Очень здорово заводить друзей в путешествиях, будет у кого остановиться в дальнейшем, да и мой дом всегда для них открыт. К людям избирательна, и вообще предпочитаю ездить в одиночку. И считаю, что настоящее достижение — это когда ты добился чего-то один. Один прошел всю Азию или один забрался на Килиманджаро. А когда в походе жена носочки стирает, а корпорация трехразовое питание оплачивает с перелетом, это не в счет! Нет, это тоже круто, но это не свобода.
Моя Анхен наконец-то видит меня на перроне. Мы обнимаемся. Смеемся и идем закупать провиант в магазин. Потом едем, увешанные пакетами, и радостно орем на весь автобус! С транспортным сообщением в Калининграде, или в Кёниге, как называют его местные (да и верно — какой он Калининград? Ну при чем тут «всероссийский староста»?) всё отлично! В любом направлении можно уехать и приехать, куда нужно.
К чемпионату мира 2018 года были пущены скоростные электропоезда до станции Зеленоградск с такими креслами, о которых я мечтала весь свой перелет из Новосибирска в Москву. С розетками для подзарядки телефонов! К чемпионату же отстроили новый стадион «Калининград» на тридцать пять тысяч посадочных мест, достроили автодорогу к погранпосту с Польшей, открыли рабочее движение по дорожной сети острова Октябрьский и даже провели очень заметную ярко-красную линию от стадиона к разным интересным местам города и к гостинице «Калиниград».
Жители до сих пор вспоминают время чемпионата, это было очень здорово! На время для людей не стало ограничений по расам, национальностям, верованиям. Все были объединены одной общей эйфорией. Незнакомые люди обнимались и танцевали на улицах, а все победы праздновались, как одна общая. Все помогали всем. Около тридцати бесплатных поездов курсировало по маршруту Москва — Калининград. И только кордоны были жестче обычного. Это можно понять.
Аэропорт Храброво стал красивым и современным. И вообще Кёнигсберг предстал во всей своей необычности и красоте. Нарядился, как на большое торжество, во все лучшее, что есть, и показал, насколько гостеприимным и величественным он может быть. И гости это по достоинству оценили. На многих форумах можно прочесть, что Калининград был прекрасен к чемпионату и организация была на высоте.
Чемпионат прошел, красота осталась. Она ведь никуда и не пропадала, была всегда, еще с тех пор, как Герман фон Балк, рыцарь тевтонского ордена в Германии ступил на эту, прусскую тогда еще, землю. Красота была и до Балка, когда дикие язычники пруссы поклонялись верховному Криве и вайделотам, верили в дух озер и в переселение душ, поддерживали в священных местах вечный огонь (да, у советской традиции совсем не советские корни).
Ни бомбардировкам Второй Мировой, ни последующей власти «могучего, великого и безликого» не удалось уничтожить самое главное — дух Кёнигсберга. Он тихо дремлет где-то на спокойных берегах Преголи, смотрит глазами-окнами замка Бальга, стонет рокотом камней Балтики. Можно ли убить ветер? Или разбомбить волны? Можно взорвать собор, но нельзя убить веру. Можно наносить авиаудары по клеткам с тиграми и оленями, но нельзя уничтожить человеческую доброту. Во время войны из зоопарка были спасены четверо: лань, барсук, осел и раненый бегемот Ганс. Выхаживали зверей всем миром.
Я люблю изучать города глазами, ногами, кончиками пальцев, всем телом. Я не расстроюсь, если не попаду в главные достопримечательности и не попробую именно того блюда, которым славится место. В случае с Кёнигом это знаменитые кенигсбергские клопсы. Я расстроюсь, если однажды в пути откажет мой фотоаппарат. На нем столько пробега, сколько не живут. Он видел практически всё, что видела я. Падал вместе со мной с крутого берега, попадал в дорожную аварию и видел Азию с вертолета. Ему пора купить преемника. С этими мыслями иду к Литовскому валу дышать запахом мокрого камня.
Я мечтаю изобрести духи с запахом травы, корней и запахом мокрого камня. Запахи проникают в меня. Рассказывают о былом и оставляют свою ароматную память. Я знаю, как пахнет Литовский вал. Корой столетних кленов, старым обожженным кирпичом и кладбищем. Первые образы в моей памяти — запах мокрого дерева и штукатурки. Мама рассказывала, что моя кроватка стояла у мокрой побеленной стены в деревянном доме, мне был тогда месяц от роду, и сырой запах был действительно сильный. В таких запахах я чувствую себя в безопасности. Под ногами рассохшаяся замшелая кора. Подбираю ее, питаюсь замшелым амбре. Лезу вдоль старой, обшарпанной стены кирпичного вала, выбираюсь на проезжую часть. Бреду долго, попадаю под проливной дождь, который переходит в моросящий — это традиционная погода для Калининграда. Захожу во вновь открывшееся кафе, беру тирамису и воду. Совпало… Еще одна грань меня и этого города стыковались. Это невозможно объяснить. Априори. Когда всем телом понимаешь — есть! И на карте твоей жизни возникает еще одна, живая, открытая точка. С фортами и валами, с коринкой, которую нашла на развалинах, с философской тропой Канта, со скрипучим старым трамваем номер пять, единственным в этом городе.
На кольце, через мокрые рельсы, спрашиваю у красивой женщины, торгующей петуньями, как проехать на центральный рынок? Отвечает — садитесь на пятерку, не ошибетесь, город у нас маленький, все просто — кладбище налево, рынок направо. Смеется. И солнце играет в голубых глазах. Бывают люди — отражения мест, в которых живут. В пятерке кондуктор рассказывает, сколько было трамваев раньше и что все их убрали из-за узкоколейки.
«А вообще город чудесный, смотрите, не влюбиться бы…» Уже… За проезд с меня не взяли ничего! Выхожу на центральном рынке. Задача купить морского леща и голубики. Все тоже предельно просто: лещ налево, голубика направо. Рыба жирная, со свисающим с прилавка хвостом, бессмысленно глядящая в себя. Прилавки каменные, я помню такие, они из детства, когда мама выбирала на рынке мясо. Продавщица обеими руками держит скользкого тяжеловеса-леща и показывает мне его с разных сторон. Чешуя лоснится и отливает солнцем. Еще вчера он жил в море, был сам себе хозяин и вовсе не думал о том, что жирный. Продавщица в подробностях рассказывает, как запечь: «Надрезать по брюшку, вычистить, промыть и запекать в чешуе! Солькой и перчиком его погуще, а в брюшко укропчика с лимоном! Пальчики оближете! Смотрите, какой лещик-то нагулянный! Триста с вас, в ём четыре кило, поэтому и цена такая!»
Присмотрелась — девяносто рублей килограмм. Лещик, значит, нагулянный… В Москве только что вылупившаяся килька дороже! Забираю свою четырехкилограммовую добычу, благодарю и иду в ягодные ряды. Хоть стаканчик бы, любой. Овсянка с ягодой — слабость по утрам! В поле зрения прилавки с большой, круглой, темно-синей ягодой. То, что это голубика, я как житель Сибири поняла по запаху. По размеру прибалтийская гораздо больше нашей и стаканами не продается. Осторожно спрашиваю цену, морально готовлюсь разориться.
«Четыреста за ведерко, здесь пять литров! — отвечает девочка лет одиннадцати, загорелая и смешная, с рыжими волосами, и прибавляет. — И кукурузу купите, пять рублей початок!» И кукурузу, да… И еще на билет в Кафедральный собор останется, там органный концерт Мансура Юсупова. Девчонка ловко пересыпает голубику, круглую и плотную, из ведра в пакет. Тягучий сладкий запах идет от прилавка, от ягоды, от девочкиных рук, которые в липком, бордовом соке. Чумазая, вытирает лицо, смеется: «Ну чего вы на меня так смотрите? Лохматая? Я с утра от бабушки удрала!»
Утром на крышу под балконом прилетела чайка. Склевала рассыпанный белый хлеб, прокричала что-то невнятное, подралась с голубем и улетела. Зарядил дождь и поднялся речной туман.
Иду. Смотрю сквозь стекло, как блещет янтарь в потоках воды. И маленькая жизнь, муравей, завязший в смоле миллион лет назад. Камень — машина времени. Мы так не можем, а муравей смог. Интересно, для него время остановилось или нет? Может, это легкий амбровый анабиоз? Мне кажется, здесь многие в этом амбровом анабиозе. Как и большинство жителей приморья, калининградцы не слишком суетны и торопливы. Большинство из них скорее созерцатели жизни, чем ее активные участники. У них море во всем: в душе, в глазах, в ритме существования. Даже речь немного протяжная.
С территории музея мирового океана выхожу к каналу и попадаю в запретный мир катеров, лодок, кораблей, доков, огромных портовых кранов, сетей, что растянуты по берегу. Не замечаю, как лезу через забор, пройдя мимо двух недоуменных дворняг, посаженных на цепь. Иду вдоль канала и снимаю жизнь, где-то умирающую и беспомощную, как старый рыбацкий челнок, где-то мощную, дышащую, мускулистую, гордую, как корвет или сторожевой корабль. Да, я забралась в судоремонтные мастерские. И отпустила свой фотоаппарат на свободу. Иногда мне кажется, что я ему только мешаю.
Я считала волны. Две утки поругались из-за куска намокшего батона и раскричались, напугав утят. Преголя (она же Прейгель на немецкий манер) как бы обнимает город. Я чувствую себя Кантом, постигающим что-то беспредельное, глубокое, но в то же время простое, что доступно и понятно было древним пруссам, потому что они и это беспредельное существовали рядом, ежедневно, ежеминутно, сейчас. Тем временем Преголя и ее берега уютно устраивались в моей голове…
Ложись, ложись, Кёнигсберг. Сворачивайся теплым комочком под моим сердцем. Там есть место! Устраивайся поудобней, мне нравится, как ты это делаешь. Пожалуй, я укрою тебя потеплее! Спи, я скоро вернусь…
Оксана Мамлина