«Мы стали говорить на языке психотерапии». Отрицание реальности как способ выжить в России
Новый идеологический язык интернета и соцсетей, пустота постмодернистского человека и отрицание разума, отказ от собственного опыта в пользу штампов пропаганды. Что происходит с людьми в России после пенсионной реформы? Новый выпуск подкаста «Корни и щепки».
Участники дискуссии — публицист и политик Дмитрий Холявченко и гендиректор исследовательской компании Tayga Research Александр Баянов. Публикуем видео Татьяны Душутиной и Кирилла Канина, аудиоверсию и частичную расшифровку беседы.
Холявченко: «Корни и щепки» — это программа о вечном, поэтому мы сегодня не будем говорить, что пепел Конституции стучит нам в сердце, а будем — о серьезных вопросах. Об этике, эстетике и пустоте постмодернистского человека. Ты неоднократно мне рассказывал, что вас в университетские времена учили немного по-другому, чем сейчас принято понимать, с точки зрения терминологии философской — этика, эстетика… Можешь рассказать?
Баянов: Нужно исходить из того, что это было марксистко-ленинское понимание этих терминов. Там антропологически совсем другая природа. Каким-то образом личность, человек исключены. Есть какие-то переживания, и они как будто отвлечены от субъекта. Не сказать, что это было для нас предметом для размышления, но были интересные преподаватели. Они предполагали, что для того, чтобы говорить о таких вещах, нужно прикоснуться к самим объектам искусства. Поэтому мы слушали музыку — Бетховена, Моцарта — и пытались что-то об этом говорить. Но поскольку методологии как таковой не было, говорить об этом было невозможно. И мы не испытывали никаких переживаний, классическая музыка была отвлеченной от нас. В том возрасте переживания были совсем другими. И это вызывало дикое раздражение преподавателя (она преподавала и в консерватории, и у нас в НЭТИ), она называла нас «бандерлогами».
Холявченко: А при этом были вопросы, как в стандартной советской школе — что хотел показать автор этим произведением?
Баянов: Да, безусловно. Нужно было это каким-то образом или придумать, или уловить. Но уловить невозможно. При всей широте мировоззренческого взгляда на мир — это был все-таки научный, прогрессистский взгляд, нужно было спускаться на более низкую ступень восприятия, скажем так.
Холявченко: Парадоксально, но и сейчас все это остается в полной мере. Когда мы говорим об этике и эстетике, мы почему-то начинаем, что касается этики, с каких-то чисто психологических вопросах взаимоотношений между людьми, а когда говорим об эстетике, рассуждаем только об искусстве. А тем временем все пространство жизни вокруг нас — это пространство, где существует этика и эстетика.
Баянов: Безусловно. В одной из программ Александра Архангельского Максим Кронгауз сказал, что тот новый язык, в котором мы с помощью соцсетей и интернета вообще оказались, включая такие идеологические вещи, как движение #MeToo, уже определяет нас каким-то образом. Потому что появляется новый язык говорения о себе. И Кронгауз сделал очень интересное замечание, что по большому счету это психотерапевтический язык. То есть язык людей, которые консультируются у психолога, психотерапевта и так далее.
Холявченко: И, проговаривая это, ставят цель достичь даже не мира с самим собой, а спокойствия, чтобы функционировать дальше. Это не способ решения своих проблем.
Баянов: Безусловно, это не способ. И в этом смысле мы находимся в довольно идеологичной истории. Не идеологизированной страшно, как в XX веке, да, но идеологичной. В том смысле, что субъект очужден.
Холявченко: Да, это проблема абстракций. То есть превращения своей повседневной жизни, своего опыта, реальности, которая нас окружает, в оторванные друг от друга абстракции. Я недавно столкнулся с тяжелой для меня ситуацией. Я написал серьезный пост о пожаре в Искитиме, который как мнение опубликовала Тайга.инфо. Я прожил в Искитиме шесть лет, для меня это серьезная проблема. Я написал, что Искитим — это проблемный депрессивный город, предполагая, что это элементарный социально-экономический термин. В Искитиме упало население почти на 20% в течение 15 лет — очень серьезное падение.
Это объективная реальность, можно как угодно к этому относиться. Но я учился в искитимской школе, у меня есть одноклассники, у нас общий чат, мы время от времени встречаемся. Это замечательные люди, и 2/3 из них живут уже не в Искитиме, а в Новосибирске. Тем не менее, очень многих всерьез задела моя позиция — точнее, даже не позиция, а слова. То, как я назвал Искитим. Претензии начинались от того, «зачем же ты тогда жил в этом городе депрессивном, а не сразу поехал в Новосибирск». На что я отвечал абсолютно логично: в депрессивном городе может быть жить интересно, может быть выгодно. Может быть, люди хотят жить в депрессивном городе, но реальность от этого не меняется. И вместо того, чтобы пытаться решать проблему, люди пытаются успокоить себя, доказывая, что слова творят эту реальность.
Баянов: И в том числе люди опираются на свой позитивный опыт — а в чем он? Такой ретроспективный взгляд на себя — молодого, в этом городе, ту историю первой любви, каких-то важных вещей, которые формируют тебя. Эти вещи безотносительны пространству — среди серых коробок. Они антропологичны самому себе. И поскольку это было в 1990-е, прошло уже 20 лет, вы возвращаетесь туда, в юность, туда, где вам уже нет и быть не может. И вспоминаете, наверное, вместе то, что было с вами, а не то, что есть сейчас.
И вообще это характерно сейчас для всего населения… Чуть не сказал — Советского Союза. Потому что образ будущего не сформулирован, не артикулирован, мы не можем пощупать, что нас ждет впереди.
Холявченко: Так у нас и образ настоящего не сформулирован. Мы не представляем реальности вокруг нас. И при этом единственный, казалось бы, логичный, разумный выход из этого — судить о социальной реальности на основании своего персонального опыта. Тем не менее, мы видим по присутствующим в публичном пространстве идеологемам, штампам, результатам действия государственной пропаганды, в том числе, что люди действительно отказываются зачастую от формулирования реальности в пользу личного опыта на основании этих идеологических штампов.
Баянов: Более того, это тренд последний после пенсионной реформы. Я убежден, что она вызвала когнитивный диссонанс у людей. У этого, так скажем, «путинского большинства». Поскольку Путин не мог поступить таким образом, как он поступил, это порождает очень странные реакции на происходящее. Потому что все равно Путин молодец или как бы его обманули… То есть совершенно нелогичные и нестыкуемые с точки зрения реальности вещи пытаются согласоваться в одной голове. Я считаю, что это достаточно опасная ситуация. В любом случае когнитивный диссонанс ведет к саморазрушению и какой-то агрессивной позиции по отношению к реальности.