Система управления не соответствует мегаполису: почему распадается образ Новосибирска?
Почему образ Новосибирска «распадается на отдельные проекты», «хромает» управление самого большого муниципалитета? Из-за чего верхушка бюрократии не обращает внимания на малый бизнес? Чему учиться у Екатеринбурга, в чем полезность простых людей и прелесть сибирского конструктивизма? Новый выпуск подкаста «Корни и щепки».
Участники дискуссии — публицист и политик Дмитрий Холявченко, гендиректор исследовательской компании Tayga Research Александр Баянов и руководитель школы социального предпринимательства «Новотерра» Евгений Дубровин. Публикуем видео Татьяны Душутиной и Кирилла Канина, аудиоверсию и расшифровку беседы.
Холявченко: Есть ли у города Новосибирска за его пределами имидж, ярко выраженный образ? И каков он?
Дубровин: Я думаю — да. Меня так учили, что имидж всегда есть. Безусловно, есть большое количество россиян и нашего поколения, и старшего, которые не в курсе про Новосибирск. Думаю, если в Москве (улицы Москвы — это же репрезентативная выборка) начать спрашивать людей, где находится Новосибирск, и попросить по Транссибу поставить точку между какими-то городами, и поспрашивать, что там на севере и на юге, то люди не очень в курсе. У Новосибирска пока ситуация такая: мы внутри всем известны, а снаружи — нет.
Холявченко: А мы ставим перед собой задачу как-то это изменить? И вообще, есть ли «мы»?
Дубровин: Когда приходится где-то рассказывать про Новосибирск, всегда сразу говорю, что Новосибирск — город молодой. Несмотря на кажущуюся «взрослость» и размеры — он же большой, он больше всех соседних городов — но, на самом деле, город юный, маленький. Я с рядом преподавателей еще в постуниверситетские, аспирантские времена выяснял, что есть какие-то городские структуры, представления Вебера и еще каких-то более поздних товарищей о городе, о городских структурах. В Новосибирске на самом деле иногда можно ошибиться и городских структур не обнаружить. Город налицо, а если «потыкать» — как повезет.
Баянов: То есть, эти городские структуры существуют в Новосибирске?
Дубровин: Мне кажется, что в сравнении, например, с Екатеринбургом, они формируются. Мы же в позитивном залоге хотим говорить: мы здесь живем сколько-то лет, кто-то приехал, кто-то был. Мы же хотим хорошего, и поэтому говорить, что их нет, — это сразу контрпродуктивно, скажем, что городские структуры формируются.
Баянов: Как долго они формируются? Как ты считаешь?
Холявченко: 120 с лишним лет существования города?
Дубровин: Новосибирск предреволюционный точно представлял собой что-то выдающееся, в смысле инициатив, школьного строительства, и это явно было ярко формирующееся, хоть и очень молодое, городское сообщество. Потом не по своей воле Новосибирск стал административным центром, также не по своей воле стал центром эвакуации.
Холявченко: Тем не менее, в 1920-е годы это все равно был крупный центр хлебной торговли, это был центр общесибирской кооперации. То есть, город имел объективную экономическую ценность не только административно-командной модели. И после того, как завершилась Великая Отечественная война, у нас ведь многие эвакуированные остались. Именно из-за этого лицо Новосибирска изменилось.
Дубровин: Да, но видишь, это не стало результатом каких-то осознанных усилий какого-то городского сообщества. То есть, может быть, это и было. Я плохо знаю дореволюционную историю города, усилия условно какого-нибудь Жернакова (Владимир Ипполитович Жернаков (1878–1942) — русский купец, первый городской голова Новониколаевска — прим. Тайги инфо) и кого-то еще — они там что-то заложили, дорогу проложили и в результате… Потом действия Советской власти, центрального управления. Я не представляю, чтобы кто-то из руководителей крайисполкома или чего там осознанно такое планировал.
Меня поразила история, которой я доверяю, когда Лаврентьев в первый раз приехал в Новосибирск, пришел в обком и говорит: «Вот будет Академия наук!» и прочее. По большому счету, это же тоже не было заслугой местных, что СО РАН случился и все эти академии наук как следующий этап развития. И вот Лаврентьеву отвечают: «За что вас в Сибирь сослали, мы еще разберемся, а что с деньгами делать — мы и сами знаем». И я не считаю, что эта история неправдоподобная на 100%, есть в ней какие-то нюансы.
На первых порах строительство [Академгородка] шло не так быстро и хорошо, как того хотелось бы, и это несмотря на большой поток финансовых и материальных средств. Приходилось то и дело сталкиваться с несправедливостью областного и городского партийного руководства, откровенным местничеством. Нам широким потоком шло оборудование, строительные и отделочные материалы, но во власти обкома партии было все это направить в другую сторону — всем хотелось погреться у чужого костра. Это очень тревожило Михаила Алексеевича [Лаврентьева]. Он пошел в обком и потребовал поставить под контроль все, что приходит в адрес научного центра. Секретарь обкома, предшественник Горячева, кажется, Кобелев, высокомерно и нагло заявил Лаврентьеву: «А ты кто такой? Ты расскажи, за что тебя сослали в Сибирь? Мы тебе это поможем вспомнить!» Но Лаврентьева не запугаешь. Стоило его тронуть — просыпался вулкан! Он так наподдал партийному чиновнику за грубость, что тот тут же пожалел о сказанном. Чиновничий мир всегда обуян страхом. Стоит только дать чиновнику понять, что и на него найдется управа, как любая шишка превращается в ничтожество… («Наука в Сибири» № 30-31 (2266-2267) )
Холявченко: Так ведь эта история до сих пор не завершилась. Академгородок не влился в Новосибирск и, видимо, не собирается этим заниматься в принципе.
Дубровин: Да, это взаимное и все более актуально. Один мой товарищ, который изначально с левого берега, закончил НГУ, потом много где в стране пожил: в Москве, в Самаре и так далее, а сейчас вернулся, живет в Бердске, то есть, у него есть представление о городе и об Академгородке и изнутри, и извне, он сразу говорит, что Академгородок — другой город. И сначала мне это чуть-чуть резковато казалось, а потом я понял, что действительно это все объяснения упрощает. Я ехал с BlaBlaCar из Томска в Новосибирск недавно, со мной была девушка, которая первый раз добиралась машиной до Академгородка. И мы вроде бы в Новосибирск въехали, а ей надо на Арбузова. Она говорит: «Ой, а еще час ехать». Я говорю: «Ну да, это ж 30 километров, как хотите». И в сознании людей Академгородок, действительно, ассоциируется с Новосибирском, это один из составляющих брендов города: международный, интеллигентский, научный. А-де-факто это очень разные сущности до сих пор не распознавшие друг друга.
Холявченко: И если мы говорим про Новосибирск за пределами города, мы Академгородок однозначно позиционируем как часть Новосибирска. Но когда мы говорим внутри Новосибирска между собой, мы понимаем, что Академгородок — это нечто иное. Люди, живущие в Академгородке, говорят «поехать в город».
Дубровин: Да, а в Новосибирске — говорят «поехать в Городок» или «в Академ».
Баянов: Еще с точки зрения формирования городского пространства интересно: прошедший год стал «годом набережной», как точки притяжения. Мы же можем сказать, что у нас никогда не было набережной как точки притяжения, как части городского пространства. Она была просто исключена, как и Обь, как часть города исключается — это препятствие, через которое нужно строить мосты. Сейчас четвертый, потом пятый, шестой — мы бесконечно преодолеваем Обь. У нас город рассыпается на Левый берег, Правый берег. Проект, который сейчас Терешкова организовала с набережной, как ты оцениваешь с точки зрения формирования городского пространства?
144009
Холявченко: Набережная действительно включена в городскую среду и связана с ней? Либо это отдельный абстрактный урбанистический проект?
Дубровин: Раз уж мы начали такой теоретический разговор: город, сообщество — это всё. Сначала есть этап освоения территории, а потом уже этап ее присвоения — делания своей. В этом смысле, Новосибирск пока еще находится на этапе освоения территории. Это видно по разбросанности. Нам надо еще освоить территорию — «досвязать». При этом, Новосибирск хоть и молодой, точнее говорить о нем, как о мегаполисе — это много городов.
Холявченко: Новосибирск — это агломерация, состоящая уже наверное из нескольких десятков городов, которые административно соединены в единую структуру.
Дубровин: А еще ведь есть самоуправление — правильное, по понятиям, в гуманитарном смысле этого слова — я могу прийти к мэру и стукнуть кулаком: «Почему не убирают?!». Но, мне кажется, что хоть к Владимиру Филипповичу Городецкому как к губернатору попасть было проще, чем как к мэру, что товарищ Локоть — тоже не самый доступный человек. Может быть, при нем где-то и стала чуть более демократичной ситуация, несмотря на появление периметра с проверкой документов на входе в администрацию города.
У нас есть такая гордость, и ее всегда приходится объяснять, что Новосибирск — самый большой муниципалитет в стране. И ты обясняешь, что Москва — это не муниципалитет, Питер не муниципалитет. Но это не предмет гордости, это как раз проблема для нашего города. Да, Новосибирск — это мегаполис, еще и с абсолютно не соответствующей ему системой управления.
Пока это этап еще не «присвоения», а «освоения», раз. Терешкова же откровенно признает, что еще от Инских холмов протянется переходный мост, и я верю в это, но пока туда реально фиг попадешь несмотря на все предпринятые усилия. Когда я жил в районе Речного вокзала, для меня поход на набережную был событием. Я думал, что там бегать буду, но это отдельный аттракцион каждый раз.
Набережная — это пока сверхусилие, которое город делает, и наверное, как «сверхусилие», оно достойно уважения. Но, конечно, когда я оказываюсь на какой-нибудь набережной, например, Красноярска, мне туда охота вернуться: там хорошо, она реально сделана по уму. Я знаю по отдельности почти всех людей, из команды, которая занималась нашей набережной, они хорошие специалисты. Может быть, это не их вина. Я верю, что они правильно делают каждый шаг: какие растения посадить, как спланировать. Но то, что получается, реально нельзя сравнить с тем, что есть у Красноярска.
Баянов: Неуютно получается.
Дубровин: Да. Просто какая-то «труба». Зачем нам еще одна труба?
Холявченко: Может быть, это для кого-то красиво, кому-то нравится, кому-то там приятно находиться, и у кого-то даже нет возражений подобных тем, какие ты только что высказал. Тем не менее, самая главная проблема, что это как будто бы не часть нормально связанная с остальными территориями городского пространства. Оно изолировано, туда просто-напросто тяжело попасть. Это отдельный реализованный проект. Просто, как представление: сделали проект, реализовали, на стеночку повесили, показали. Он не является частью повседневной жизни горожан.
Дубровин: Но может ей стать.
Холявченко: Может ей стать. И коли мы стали говорить о превентивно-позитивном отношении, скажи, если мы сейчас этими вопросами задаемся, и я вижу, что с каждым годом все в большей и большей степени, это показатель того, что городское сообщество существует? Оно живет? Оно развивается? Либо это просто знак протеста, возмущения, и ни к чему это не приведет?
Дубровин: Оно формируется — это сто процентов. Например, когда Олеся Вальгер и Михаил Рязанцев делали сообщество «Искалеченный Новосибирск», это было свидетельством некоего самосознания. Оно, конечно, не выросло в такие организационные формы, как в Москве. Но мы и по человеческому капиталу от Москвы, в том числе и в общественном секторе, сильно отстаем: по лидерам с квалификацией, со свободным временем и так далее. Но для молодого, условно провинциального Новосибирска это вполне достойный резонанс и ответ. Другой момент: может ли оно быть таким же сильным?
Что для меня показатель незрелости? Такое, вне общественного сектора. Когда у нас был губернатор [Василий Юрченко], покинувший должность по причине потери доверия президента, он пришел на эту должность как заместитель губернатора на сбор налогов и пополняемости бюджета. Результатом его деятельности, еще до того, как он стал губернатором, стало то, что несколько крупных бизнесов покинуло Новосибирск. Мы потеряли и «Чистую воду», и угольный «Белон» ушел из Новосибирска, и еще ряд компаний. Около 10% бюджета, мне кажется, мы потеряли. А он должен был наполнить. Какая-то наполняемость выросла, но крупные резиденты, которые могли бы стратегически направлять, ушли. И это же свидетельство того, что они не договорились. Они ушли, кто в Екатеринбург, кто в Кемерово, кто еще куда-то, и договорились там. И эта недоговоренность — это же и есть подростковая незрелость как раз и той, и другой стороны. Ну, один был неопытный, не политик, а администратор, который не привык в публичной позиции договариваться. На заводе привык что-то делать — вот и наделал какие-то вещи. И он точно не сделал хорошо для региона в стратегической перспективе.
А какие-то регионы получили. В других регионах в такой же ситуации люди смогли договориться. Прецеденты есть. Когда пытались кого-то из бизнеса «отжимать», люди объединялись, просто приходило несколько предпринимателей, весомых, которых слушали: «Он наш. Это наше. А это твое». У нас такого не произошло на уровне, где большие интересы. Но и на мелком уровне, я вижу, объединение тоже очень тяжело происходит. В этом смысле, пока у нас преобладают частные интересы.
Холявченко: Это потому что люди не готовы к коммуникации?
Баянов: Это менталитет, мне кажется. Почему? Я вообще называю Новосибирск купеческим городом. Он как был купеческим, так он и остался. Мировоззрение мелкого буржуа.
Холявченко: Причем, с потребительской точки зрения, а не с точки зрения привлечения инвестиций.
Баянов: Да. Поэтому, кстати, у нас и крупных предпринимателей нет, так скажем, федерального масштаба.
Дубровин: Сложно сказать, поэтому или не поэтому. Тут много факторов: в Новосибирске, например, почти никогда не было компаний или предприятий, которые производили конечную продукцию. Это были элементы цепочки поставщиков, в отличие от Татарстана, скажем.
Холявченко: И не было по-настоящему градообразующих предприятий.
Дубровин: А это означает, что функция управления не была востребована. Что сейчас происходит на НЗХК: управление вынесено во внешний слой, и люди с претензией на управленческую деятельность должны соглашаться или на понижение, или добро пожаловать в столицу.
Холявченко: Тем не менее, если мы вспомним 20 лет назад, вот список первых новосибирских долларовых миллиардеров или мультимиллионеров: «Белон», авиакомпания «Сибирь», «Сибирский берег». Ни одной из этих трех компаний нет.
Дубровин: «Сибирский берег» существует.
Холявченко: Но у него голова сейчас не в Новосибирске.
Дубровин: Они просто продали свои продуктовые бренды «КДВ», занимаются стройкой и другими проектами. То есть, ребята все здесь.
Холявченко: Почему, когда мы рассуждаем о привлекательности города, то с точки зрения городской среды, люди более или менее готовы об этом говорить. Есть общественная активность, которая этим обеспокоена. А о том, что город не привлекает по-настоящему инвестиций, не привлекает бизнес, говорят очень мало. Если сравнивать Новосибирск с успешным муниципалитетом Кольцово, где тоже мэр избирается, то вспоминают, что там убраны улицы и чистые тротуары. Но не говорят о том, что мэр Кольцова огромное количество времени, сил, энергии тратит на привлечение компаний, которые откроют штаб-квартиры, привлекает налогоплательщиков. Этого не видят? Это тоже особенность менталитета? Люди совсем не понимают значения бизнеса для нашего города? Ведь Новосибирск действительно лишен каких-то крупных сырьевых компаний и так далее, у нас действительно все построено на малом и среднем бизнесе. Это просто существование в иных реальностях?
Дубровин: С одной стороны город много говорит об инвестициях и прочее: какие-то заводы, кто-то хотел открыться, не открылся, на его площади…
Холявченко: Говорит! Только про «Лиотех» раз пять за последние 10 лет говорили…
Дубровин: Да. Эта привычка, мне кажется, следствие инерционного мышления, принятого в управленческих кругах, в сохранившейся номенклатуре, в верхах бюрократии. Мыслить проектами: «вот столько-то рабочих мест», «вот у нас завод такой-то закрылся». Действительно, город живет малым бизнесом. Но бюджеты, смотря на наши министерства, действительно, делятся в пользу крупных предприятий. Делятся в хорошем смысле слова: их стараются поддержать, сохранить.
Объясню просто. Ты раздал миллиард десяти крупным предприятиям по 100 миллионов. Ты же не можешь мелочи какой-то дать 100 миллионов. Они тебе за 100 миллионов нарисуют все правильно и презентацию сделают, и отчитаются, и съездят на форумы и выставки сколько хочешь раз. А ты попробуй тот же миллиард раздать не по 100 миллионов — десяти, а, например, тысяче. Тебе зачем столько геморроя? Ты их сначала найди! А вдруг там прокуратура придет?
Холявченко: Денег для отчетности раздашь столько же, а работы в сто раз больше.
Дубровин: Точно! А то, что реальность-то уже давно создается малым бизнесом, это не осознано. Но это не только проблема Новосибирска. У меня проект идет в городе Байкальск — школа экопредпринимательства. Там тоже рабочие места, тоже какой-то парк создают логистический, воду какую-то пытаются разливать. И там та же самая проблема мышления. Они думают: «Вот у нас закрылся в 15-тысячном городе БЦБК, который создавал сколько-то тысяч рабочих мест, не знаю, 3000 и еще смежники — 5000. Соответственно, мы должны открыть хотя бы шесть предприятий по 500 рабочих мест. Но нет, кончилось это время.
Холявченко: Даже не 60 по 50.
Дубровин: Да. Но 60 по 50 вырастут сами, если сейчас раздать 100 по 5. Просто надо подождать. Такой мысли вообще нет, нет даже допущения такого в голове. И если даже там, на микроуровне, осознание такое не приходит, хотя-де-факто оно там реализуется, там это все развивается-де-факто само по себе.
Холявченко: Но просто не благодаря, а само по себе и иногда даже вопреки.
Дубровин: Есть у нас один из руководителей комитета по предпринимательству мэрии, который год им руководил, он так гордился, что за время его руководства какие-то показатели выросли. Но это же как они? И если спуститься на землю, вопрос-то получается: а где пространство горожан без капитала? В чем полезность просто людей? Офисных, креативных, которые не участвуют в инвест-проектах, даже как нанятые сотрудники, не повышают своей компетенции в ту сторону, чтобы их нанял «Лиотех», не получают инженерного образования, не работают машинистами в метро. Если даже малый бизнес не осознается городом…
Холявченко: …социальное предпринимательство еще больше.
Дубровин: Социальное пространство, образовательное, креативные индустрии — просто даже из повестки ушли.
Баянов: Этого ничего нет. Это просто слова.
Дубровин: Да. А между тем, не удивлюсь, если окажется, что в этих креативных индустриях в городе рабочих мест уже в разы больше, чем в крупном бизнесе. Вопрос: может ли государство или муниципалитет что-то с этого «состричь» прямо сейчас, даже не в перспективе, в виде налогов или в какой бы то ни было форме. Но они ведь есть, и люди часто не уезжают, благодаря этому. У меня много лет идет эксперимент с социальным предпринимательством. Человек приходит с идеей базовой: «Хочу сделать проект какой-то». Вот на Байкале экопредпринимательство, чтобы то, что развивается как минимум не во вред Байкалу, а даже в компенсацию нанесенного и все еще наносимого ущерба. На мой взгляд, один из самых больших потенциалов прироста и привлечения инвестиций — этот сектор, который больше к ним готов и заинтересован.
Баянов: Потому что он создает среду коммуникации?
Дубровин: Поэтому. Среду доверия, среду просто комфортного пребывания в городе и дополнительных точек притяжения для горожан и тех, кто приезжает. И тут у нас целый ряд стереотипов. Например, стереотип: Новосибирск — нетуристический город. Но мы один из самых посещаемых в стране.
Баянов: Не будем на эту тему спорить — совершенно неконструктивно будет, потому что это нетуристический город.
Дубровин: Вот!
Баянов: Его посещает определенная категория туристов-китайцев, которым почему-то очень важно приехать в Сибирь. Очень сложная тема на самом деле. Действительно, насколько я знаю, достаточно серьезные деньги оставляют здесь китайцы. Совсем непонятно почему и зачем.
Холявченко: Где те аттракционы, ради которых они приезжают?
Баянов: Если говорить о традиционном туризме, в европейском понимании, безусловно, наш город совершенно не туристический. Я все-таки хотел бы вернуться к карте, которую ты упорно скрываешь от нас. Расскажи, что это? Есть еще какие-то интересные артефакты, которыми стоит заниматься?
Дубровин: Заниматься социальными проектами — не только руками махать, но иногда что-то делать. Мы в 2015 году на волне негативного восприятия облика Новосибирска сделали рисованную карту исторического центра. Это был ответ: «Нет, вообще в городе прикольно, и есть что посмотреть». И для меня в тот момент тоже много открытий, какие-то вещи я не знал. До военного городка, к своему стыду, я только в прошлом году дошел.
141378
До Нахаловки, где один депутат «халабуду» обнаружил, до сих пор не дошел. И для нас карта города стала таким средством знакомства, представления, мы думали: «Вот наш авторский взгляд. Спровоцируем и появятся еще какие-то авторские карты: поэтические, театральные и так далее».
Холявченко: Это способ осознания себя.
Дубровин: Совершенно верно. Очень важный ответ на этот «нетуристический город», что в Новосибирске есть исторический центр. Не «тихий центр», а «исторический». Который заключен между рекой Обь, рекой Каменка (она же Ипподромская магистраль, нанесенная пунктиром в виде реки сейчас) и железной дорогой восточного направления. Эти три «реки» и формируют исторический центр. И это правильное пространство для осознания, сомасштабное двухмиллионному мегаполису Новосибирску, для его какой-то репрезентации, обустройства. Пространство пешеходное доступное преимущественно, которое, что важно, можно обойти, объехать на велосипеде- не только на автомобиле.
Холявченко: Которое не разорвано промышленными зонами, дачными обществами, железной дрогой.
Дубровин: Да. Это и есть некий исторический центр. Но, двигаясь дальше, мы поняли, что у этого концепта нет продолжения сейчас. Мы думали про Академгородок, потому, что центр и Академгородок — два первых интереса, но там понятно, что не дай бог, чей-то институт не нарисуешь…
Холявченко: ...не простят, проклянут…
Баянов: …там до дерева надо рисовать, до лавочки.
Дубровин: Там насчет лавочек отдельные баталии. И тогда мы взяли Кировский район. Получилось симпатично, но тоже показали картинку и все. А мы надеялись, что это станет основой диалога. Нет этого ничего, не схватывается. И тогда нам партнеры говорят: «Давайте, предлагайте». Как раз началась эта история с «Металлистом». Мы: «Может, Ленинский район? Типа раз — и Левый берег уже весь, потом к Советскому вернемся». Они говорят: «Нет. Хотим конструктивизм». В 2015 году для меня это было терра инкогнита. Какой-то стиль архитектуры, не очень понятный. В чем его фишка? Видимо город достиг какого-то своего девелоперского развития и подобрался к этой части наследия вплотную. Свободные участки под застройку в дефиците. И тут появляется это напряжение: конструктивизм для города это что? Это обуза такая? «Все снести, — как один застройщик сказал, — и застроить: только лучше будет».
146539
Баянов: Мы про левый берег говорим?
Холявченко: Нет. Мы говорим про конструктивизм.
Дубровин: Про Левый берег тоже, там около Монумента Славы есть соцгород. Кстати, большинство тех, кто вокруг соцгорода и через дорогу от Монумента Славы, думаю даже не представляют этого. И наш новый тезис как раз состоит в том, что Академгородок — он часть бренда, да. Отдельный бонус такой. А вот конструктивизм — это то, что у нас есть, и то, что обязано быть одним из элементов этого бренда. Если смотреть на сувенирку города — в святых местах живем: церковь, часовня. Но это же не образ Новосибирска. А через конструктивизм сделать город более узнаваемым в конечном счете…
Баянов: То есть, это действие направленное «вовне»?
Дубровин: По всем опросам, которые я видел, новосибирцы к конструктивизму относятся скорее негативно. То есть, большая часть жителей города считает, что это уродливая архитектура.
Баянов: Они просто не знают, что это называется «конструктивизм».
Дубровин: Да. Есть интересный город Екатеринбург, с которым нам остро не хватает коммуникаций, тоже такой полутора-двухмиллионный центр своего округа. Он более компактный и где-то совсем другой, а где-то сильно похожий не только с Питером, но и с Новосибирском. По масштабу он тоже очень крупный муниципалитет. И там этот путь прошли: там конструктивизм находится в конкурентной ситуации. У них-то в этом смысле еще дореволюционная история была. И у них имидж конструктивизма еще, его история обостряется тем, что там снесли много всего хорошего, чтоб вот это построить. В Новосибирске, слава богу, в этом смысле нет такого ущерба от конструктивизма: что-то сгорело незадолго до этого, что-то не существовало вообще. Это история такая, она должна быть продана и горожанам, начиная с самих жителей домов: Дом с часами, Госбанк, Облпотребсоюз. Чтобы это стало брендом, конечно и те, кто там живут, вокруг, они же должны узнать и сказать, что это.
Баянов: Добавить ценности.
Дубровин: Да. Не получится адресовать внешнему миру, не рассказывая об этом хотя бы узкому числу горожан. У нас есть первая планка: хотя бы тысяч 10 горожан, поэтому больше тысячи карт мы уже раздали целевым образом. Это начало процесса, я верю. Мы говорим просто: «Это есть. Этого много. Двести — точно, 300 — с большой вероятностью». Есть разные списки, они не выверены, многое наверняка не установлено, не обнаружено физически — просто до каких-то вещей не дошли, не открыли, не описали, не отфотографировали. Оно пока не предъявлено даже городу, не говоря уже о внешнем контексте.
Баянов: Сколько сейчас на карте объектов?
Дубровин: Сейчас 43 — это вопрос нашего компромисса. Тут много чего не включено, потому, что я смотрю на «Золотой колос» (там был хлебный, на перекрестке Советской и Ленина) из окна кафе на первом этаже здания напротив и говорю: «О! Так это же он!» Смотрю, а на карте нет. Я тут же художнику нашему пишу: «Антон, как же так? Почему?» Он говорит: «Испортили, не люблю, не будем включать».
Для меня, например, личным открытием стал соцгород на левом берегу, который как раз расположен между Монументом Славы и парком Кирова. Это пространство, захватывающее в том числе кинотеатр «Металлист», который завершает ансамбль. Он скрыт сталинскими домами по периметру, и это часть скрытого конструктивизма. В данном случае не здания были преобразованы, перестроены, изменили свой облик, а просто был построен этот соцгород. Может быть, по-современному это уже старый проект, но он прекрасный, с большими пространствами, со сквером Гагарина, который назван уже после. В прекрасной форме, не испорченный архитектурой урбанистической отстрелки, когда земли поменьше, а тротуара побольше. Он прекрасен! Он вызывает восхищение, когда показываешь его людям. И даже для меня это был такой просто сюрприз: большое зеленое пространство для жизни. Может быть в том числе, чтобы рабочий класс, приехавший из деревни, адаптировался и ему было не так одиноко среди бетонных коробок. А может быть потому, что это концепция воспроизводства человеческого капитала, здоровья и всего остального, его сохранения, которая требует в том числе в доступности таких пространств: зеленых, свободных, гулятельных.
Самое главное это предъявить, показать и получить какой-то резонанс встречный. Собрать истории жителей и через них дать им представление о том, что эта история ценна.
Мы понимаем, что должно быть десяток уверенно этих объектов, брендированных, узнаваемых, поименованных. Кобра, например, как должна называться? ДК Октябрьской революции или клуб совторгслужащих?
Баянов: Меня очень поразило, когда у нас был первый заместитель главного редактора «Эха Москвы» Сергей Бунтман, он хорошо разбирается в архитектуре. И он захотел посмотреть наш Оперный. Но он смотрел, как специалист. Справа. И вот он смотрел галерею. И как он говорил, меня это очень поразило. Потому что он совершенно влюблено говорил: «Это прекрасно». Это прекрасно потому, что с точки зрения знаний об архитектуре, он видел совершенно какие-то невероятные вещи. И я стоя смотрел: «Наверное, прекрасно. Но я так и не понял, в чем». Но когда действительно появляются такие энтузиасты, люди, которые включены в историю — это привлекательно, как минимум.
Дубровин: Мое понимание, что эта история пока сильно недооцененная городом.
Баянов: У нас же есть еще одна история, связанная с конструктивизмом. Как уже построенные конструктивистские здания превращались в «сталинский ампир» путем маскировки. Здание мэрии — ярчайший пример.
Дубровин: Сам Театр оперы и балета, он же тоже сначала конструктивистский проект, с отдельным конкурсом. В этом плане мы точно будем говорить о скрытом конструктивизме, который тоже можно видеть. Весь ансамбль центральной площади Ленина конструктивистский по замыслу. Она создавалась в духе «авангарда» столицы Сибири. И потом уже трансформация, отказ от конструктивизма, административный запрет концепции соцгорода. Сначала со статьей в центральных СМИ, а потом, когда местные не поняли, как раз судьба соцгорода решалась, повторили отдельно в «Совсибири» для тех, кто не понял. Тогда стоял вопрос: делать кухни или не делать, потому что была концепция фабрики-кухни. И чем мне нравится эта история, сейчас строятся те самые квартиры без кухни, они возможны потому что многие горожане не используют кухню по функции приготовления еды, есть гастрономия развитая, доставка и так далее. Просто это некая история, опередившая ход естественной истории на сотню лет.
Баянов: Здесь я бы поспорил: тогда это был некий идеологический концепт, а сейчас это скорее необходимость, простая необходимость организации быта.
Дубровин: Я к тому, что эта история по-новому актуальна становится, спустя столетие. И этим она тоже прекрасна.
Холявченко: Как человек, занимающийся изучением советской идеологии 20-х годов, я могу твердо сказать, что очень многие идеологические штампы того времени, которые в том числе транслировались через пропагандистскую литературу, они очень четко завязаны на понятие прогресса. И прогрессивность изменения каких-то общественных систем взаимоотношения жизни лежала в основе этого. Пусть это было примитивно, пусть это было на уровне каких-то абстракций, которые люди до конца не осознавали, а просто повторяли за пропагандистскими печатными изданиями, но тем не менее. А сейчас просто-напросто общество другое. Возможно да, кто-то предсказал. Но это тоже ведь на самом деле такое абстрагирование, которое нужно еще изучать и изучать.
Дубровин: Да. Но в этом смысле это прекрасный, классный и глубокий пример такого социального проектирования того времени в тех советских условиях, со всеми его ограничениями, плюсами и минусами. И эта история не стопроцентно белая и не стопроцентно черная, но она интересная и глубокая. Есть хорошие исследования про то, как в этой авангардной архитектуре в принципе проектировали воздействие пространства и формы на психику человека. Есть ошарашивающие истории про то, как в некоторых московских общежитиях техникумов предполагалось газом усыплять студентов, чтоб был своевременный общий отбой. Были трубы даже проведены. Просто никогда не использовались. Понимаете? Мы верим, что через понимание этого, умение видеть прекрасное в этом, мы расширим количество горожан, заинтересованных, готовых пощупать, пройти. И знаете, если 10 тысяч человек ножками это пройдет, а мы верим, что это достижимо для некоммерческого социального проекта, то уже никакой застройщик не сможет сказать, как с «Металлистом»: «Ой, а мы не знали».
Баянов: 10 тысяч человек, как ты сказал, почему бы и нет? Хорошая цифра.
Дубровин: Безусловно, это все начнет жить, если в эту историю будет вовлечено ключевое количество заинтересованных лиц. Это те самые креативные индустрии, фотографы. Мы стали смотреть фотографии для открытия проекта, мы делали его на Маковского, как раз пригласили всех первых наших самых заинтересованных людей, до кого как бы достучались. Показали им Инскую с необычной стороны. Стали строить Инские холмы, снесли деревья и вдруг обнаружилась вот эта подстанция. Это было интересно. Было опасение, что люди просто не найдут. Большинство тех, кто к нам пришел, до этого не бывали там. Но, чтобы это стало жить, важно, чтобы вокруг появлялись какие-то точки этой жизни, активности, события, которые организуются, мастерская, которая работает, человек, который готов просто неформально хотя бы что-то рассказать, речь даже не о полноценной экскурсии, а просто рассказ. И появление хотя бы сотни-другой активных людей, которые на этой теме пытаются что-то вот такое наварить для себя интересное — пусть просто личную популярность среди знакомых. Когда по центру водят добровольные экскурсии - есть ресурс, где можно для любых иностранцев практиковать английский или немецкий, - вот пусть они про конструктивизм рассказывают.
Мы дошли до «Кобры» [ДК Октябрьской революции] и подарили директору карту. А потом сайт «Кобры» обновился и там уже написано, что это не просто памятник архитектуры, как раньше, а уже памятник конструктивизма. Правда, картинка еще не так удачно расположена, но это уже момент доработки. Дальше — больше. Видите, тут же есть вещи, которые мы не можем сделать, но мы можем их спровоцировать.
Когда мы пришли в Горбольницу: эта входная группа — это же чудовищно по всем понятиям! Там висят таблички музея истории Новосибирска про то, что это памятники архитектуры, и можно по QR-коду узнать подробности, кто это строил. Но это классно! С точки зрения прогулки. Понять, что это действующий медицинский факультет, лечебное учреждение: оно доступно, но оно настолько не оформлено! По сути, гостю стыдно показать эту группу! Не дай бог! И вдруг руководство больницы, района сделает эту группу просто со вкусом, а в идеале — в стиле, который подчеркнет, что это комплекс, что это памятник архитектуры, что это классно.