Власть показала людям свою собственную опустошенность
Старательно пытаясь запретить всенародный митинг, власть лишь устроила для него непревзойденную рекламу и подогрела к нему интерес. Уже не говоря о том, что своими действиями против Алексея Навального она сделала все возможное, чтобы вывести этого человека в статус национального героя и сделать символом гражданского сопротивления.
Ректор «Новосибирского открытого университета» Роман Шамолин рассуждает о попытках российских властей принизить значимость протестов в поддержку Алексея Навального 23 января, которые привели к совершенно противоположному итогу, сравнивая их с легендой об Эдипе. Философ считает, что фактические демократии в мире далеки от смысла этого слова, а люди выходят на протест, чтобы «двигаться в потоке истории».
Насчет всенародного события от 23 января сего года уже немало прозвучало аналитических мнений. Но более всего запомнилась одна блестящая метафора от журналистки Юлии Латыниной. Она сравнила все те попытки, которыми российская власть сопротивляется гражданскому недовольству, с древней историей об Эдипе, фиванском царе. Этот античный властитель получил пророчество о своем страшном крушении и, всегда об этом помня, приложил максимум усилий к тому, чтобы обойти злую судьбу. Но все попытки вели к прямо противоположному и лишь приближали предсказанный финал, вплоть до трагической кульминации.
Эдип боролся с судьбой, российская власть — с недовольством людей, которое все больше оказывается для нее судьбоносным. И что она ни делает, как ни выстраивает вокруг себя железную стену, все последовательно ведет ситуацию по условному античному сценарию.
Чтобы далеко не ходить за примерами: старательно пытаясь запретить всенародный митинг, власть лишь устроила для него непревзойденную рекламу и подогрела к нему интерес. А желая вызвать покорность и страх демонстрацией своей безжалостной полицейско-силовой машины, лишь убедительно показала людям свою собственную опустошенность. Уже не говоря о том, что своими действиями против Алексея Навального она сделала все возможное, чтобы вывести этого человека в статус национального героя и сделать символом гражданского сопротивления.
Но если с перспективами судьбы российской власти картина примерно понятная, то интересно будет продолжить метафору и посмотреть, в каком отношении с судьбой находится протестующий российский гражданский мир. Очевидно, что люди вышли на улицы по причине того, что своей нынешней социально-политической, да и экономической судьбой они крайне недовольны. Об этом и плакаты, которые они держат в руках, и слоганы, которые кричат, наподобие «Долой царя», и слова, которые говорятся сейчас на условных кухнях.
Все это известная фактическая сторона протеста. Есть определенные ситуативные недовольства, так или иначе завязанные на идее о нехватке в стране демократии. Оппозиционные лидеры говорят: мы боремся за настоящую демократию, нам не хватает живых демократических институтов! Все верно. Но достаточное ли это основание, чтобы объяснить, как люди идут на событие, с которого вполне реально могут попасть не обратно к себе домой, а в автозак или камеру? Все ли объяснимо борьбой за демократию? Или, если перефразировать, действительно ли демократия является российской судьбой?
Формально она победила уже практически повсюду. С этим тезисом, наверное, никто особенно и не поспорит. На статус демократий претендует большинство государств, даже те, в которых преобладают очевидно «самодержавные» методы власти над населением.
Не вызывает сомнений и факт, что сегодняшняя демократия гиперразнообразна в своих формах. Есть варианты закрытого, суверенного типа, есть с ориентиром на глобализм и транконтинентальность, есть авторитарно-бюрократические демократии и авторитарно-плебисцитарные. Есть демократии с ориентиром на неолиберализм или на социальную регуляцию. И все варианты активно перемешиваются друг с другом, создавая удивительный постмодернистский декор. Глядя на это, можно сказать с уверенностью, что идеального или даже сколько-нибудь универсального демократического конструкта просто не существует.
С другой стороны, демократия, как и всякий большой социально-политический проект, будь то коммунизм, национализм или идея какой-либо «священной империи», обладает одним известным универсальным свойством. Это свойство - утопичность, которую можно понимать как человеческую претензию на максимальную полноценность общественного бытия. Попросту говоря, как претензию на небывалое еще всеобщее счастье. А если в более развернутом варианте, то утопия рождается из человеческого желания обрести такую непреходяще-значимую и вдохновляющую цель, на пути к которой будет обретаться и полноценность, и счастье.
Для демократии характерна своя, особенная стилистика утопичности. Она завязана на той идее, что как только максимальное количество населения станет обладать доступом к властным решениям и механизмам, то придет конец неправедному гнету сильных мира сего. А значит придет свобода и справедливость в их сочетании. Действительно, сложно представить цель более нравственную и более глобальную. Эта цель и предстает народам в исторические моменты воодушевления, когда они идут на свержение своих диктаторов. Эта цель соотнесена с тем праздничным брожением умов, когда на горизонте появляются слоганы, наподобие: Liberté, Égalité, Fraternité или Перестройка, Демократия, Гласность. Или, как в наши дни: «Россия будет свободной!»
Но если мы сравним такое утопическое настроение умов с теми итогами, к которым оно приводит, то сразу увидим, что реализованные, фактические демократии есть довольно плачевные подобия от своего первичного замысла и ощущения. Общего между ними только имя. Обманутые, потерянные ожидания.
Да, большинство населения, живущее даже в развитой, продвинутой демократической системе, вполне ею довольно, лояльно и даже испытывает известную дозу пафоса на сей счет. Но это не лучший качественный показатель, так как большинство практически всегда лояльно существующему формату политической власти. Там, где речь идет о свободных умах и критической рефлексии, мы всегда встречаемся с осознанным стратегическим недовольством. Тот же Френсис Фукуяма, провозгласивший для демократического мира неизбежный и окончательный триумф, он с очевидным сожалением говорит об измельчании человеческой природы при таком, казалось бы, прекрасном исходе. Он говорит о возникновении поколений «людей без груди», пределы желаний и надежд которых обусловлены лишь технологическим апгрейдом и экологическим комфортом.
В целом, факт, что всякое сознание, по мере своего просвещения рано или поздно начинает не уживаться с окружающей его реальностью, пусть и самой демократичной. И такое сознание начинает задавать вопросы: что и когда пошло не так? Может быть, дело в том, что даже при установке всех известных демократических институтов, такая цель, как свобода и справедливость в их сочетании, — слишком абстрактна и призрачна для бытия в материальном мире? А может быть, дело не в устройстве мира, а в людях, которые просто не потянули изначальное утопическое настроение во всей его полноте и слишком быстро уменьшили свои претензии на воодушевляющие проекты?
Возвращаясь назад, к нашим протестным митингам. Возможно ли, что не столько за демократию, сколько за утопию выходят люди на улицы? Не за соблюдение процедур и прописанных законов, не за улучшенную версию правящей бюрократии, но за то ни с чем не сравнимое ощущение, когда ты двигаешься в потоке истории как активный ее участник и преобразователь. И возможно самое главное: люди выходят за тем, чтобы получить шанс причастия к самой дерзновенной и нереальной идее, какая только для человеческого рода возможна. К идее свободы и справедливости в их сочетании. Такое вот состояние можно назвать и причастием к Большой Судьбе, что куда больше стимулирует человека, чем нескончаемое недовольство судьбой.
А как вы думаете?