«Русский мир»: этнос на обломках империи

© Илья Репин, 1886 год. Прием волостных старшин Александром III во дворе Петровского дворца в Москве

Существует огромное пространство, где русский язык остается основным языком общения. Русскоязычные на окраинах бывшей империи формируют в своем сознании особый тип идентичности. Но территория их проживания не совпадает с государственными границами России. Тайга.инфо открывает серию публикаций об истории, современности и будущем «Русского мира».

Новосибирский бизнесмен, политик и публицист Дмитрий Холявченко в новом цикле статей рассказывает о границах «Русского мира», русскоязычном населении бывших советских республик и Северного Кавказа, о «Крымской весне» и Донбассе с исторической, культурологической и экономической точек зрения. Первый текст серии — это постановка проблемы и краткое описание ситуации.

Читайте также другие материалы с участием автора:

«Антимосковские настроения очевидны». В чем связь «Свободной Руси» в Литве, Украины и сибирской идентичности

«Времена Батыя, пожалуй, уступят»: хроники антироссийского бунта 1916 года

Последние несколько лет мы прожили в сюрреалистическом пространстве, где идеология и эффекты массового сознания, абстракции и сиюминутные метания во внешней политике для многих стали реальностью большей, нежели то, что происходит у них под окном в их родном городе. Каждый остался в одиночестве, наедине с телевизором и в искаженной системе, где стали казаться важными вещи, которые сами по себе и гроша ломанного не стоят.

Ура-патриотическая общественность не способна предложить никаких внятных критериев для формирования разумной картины мира, требуя от окружающих колебаться вместе с линией партии и на инстинктивном уровне отличать «наше» и «чуждое». А вестернизированная российская интеллигенция с удивлением выпучивает глаза, когда вдруг сталкивается со способностью массового сознания отбрасывать в сторону очевидные, проверенные мировым опытом, вещи и формировать отношение к действительности, опираясь на явные мифы и с легкостью игнорируя не вписывающиеся в эту картину мира факты.

В подобном проблемном поле наибольшее значение приобретают не только бессодержательные идеологические штампы («пятая колонна» или «ватник»), но и глубинные явления и процессы («Русский мир», «Россия и Запад»), которые до такой степени затерты в идеологической борьбе, что анализировать их становится даже опасным для жизни и здоровья. Тем не менее, делать это необходимо.

Одним из таких критично сложных для анализа явлений стало географическое, политическое, социальное, культурное, лингвистическое и идеологическое пространство «Русского мира». Это первая статья большого цикла, который будет посвящены моей попытке разобраться в проблеме, опираясь как на авторскую философию истории, так и на личный опыт. Этот текст посвящен понятию «Русского мира» и попытке начать дискуссию о явлениях, вызванных, как было сказано, «величайшей геополитической катастрофой» (цитата из выступления Владимира Путина, — прим. Тайги.инфо) — распадом Советского Союза.

Что такое «Русский мир»?

Советский Союз тоже был империей. Попытка выстроить анализ современного постсоветского пространства без учета этого факта является большой ошибкой. Не меньшей ошибкой становится игнорирование того, что национальные и языковые отличия между людьми — это не идеология и не мифы, а реальное явление. Прекраснодушное заклинание, что у людей нет национальности, у криминала нет национальности, у героев нет национальности, потому что все люди равны, не добавляет ничего нового к пониманию межнациональных проблем. А восприятие национальной принадлежности и свойственных этой принадлежности архетипов как глубокой архаики, рудиментов темного прошлого никак не помогает применению и развитию когнитивных возможностей современного человека.

В первую очередь необходимо признать реальность, в которой существуют разные люди, для многих из которых их инаковость имеет значение. Если же эти отличия и облачаются в идеологические одежды и шаблоны мифологических сюжетов, это не значит, что в корне этого не лежит объективная реальность. И даже универсальная формула просвещенного мультикультурализма в нормальном обществе, где «разные люди имеют равные права» при реализации на практике, как и любая абстракция, имеет целый спектр возможных форматов. Слом же традиционной идеологической системы «левые-правые» в современном западном обществе, где проблема миграции становится предметом одного из самых острых споров, дискуссию не упрощает.

Особенно интересным с 1970-х годов становится перелом в массовом сознании традиционной аудитории европейских левых. Именно пролетарская и постпролетарская среда в Западной Европе, охваченная традиционными профсоюзами, превратилась на наших глазах из интернационалистского и прогрессивного (с точки зрения либерализации сферы движения труда) слоя населения, в сообщество, голосующее за крайне правых националистов. Эволюция российских коммунистов в этом плане не сильно отличается от мировых трендов.

Ситуация в России осложняется тем, что национализм «титульных» наций в большинстве стран постсоветского пространства очень часто приобретает шовинистические черты. Русский же национализм очень редко озабочен сохранением русского языка или национальной культуры от их растворения в глобализированных трендах — это прерогатива узких групп рафинированных безумцев. Скорее можно говорить о русском национализме как страхе перед давлением огромного и постоянно ширящегося иноязычного и инокультурного пространства на границах России. Причем эти пространства очень часто ассоциируется с управляемым давлением на нашу страну со стороны геополитических соперников — например, Китая или, чаще всего, США.

Каково бы ни было отношение к адептам «Русского мира» в современной политике, несмотря на присоединение Крыма и гражданскую войну в Донбассе, различным форматам выхода из проблемы неграждан для Латвии и Эстонии, некоторые факты остаются непреложными. Существует огромное пространство, где русский язык является основным языком общения. Принадлежность к истории российского государства стало частью массового сознания не только на территории России. А внутрироссийские политические процессы оказывают влияние далеко за границами нашей страны.

Ситуация осложняется тем, что граница проживания этнических русских, а, тем более, русскоговорящих, совершенно не совпадает с государственными границами России. И подавляющая часть русских, которые остались после распада СССР за границами крупнейшей из советских республик — это ирредента, а не диаспора. И даже на национальных окраинах, где русское и русскоязычное население заметно присутствует дисперсно в иной этнической среде, русскоязычные не начинают себя чувствовать диаспорой. Они, по сути, формируют в своем самосознании третий тип идентичности, отличный как от диаспоры, так и от ирреденты — потомков колонизаторов. Или, говоря другим языком, — титульного народа империи на ее окраинах. Эта проблема требует дополнительного изучения, и мы ее обязательно в дальнейшем рассмотрим в отдельной статье.

Именно аморфная совокупность всего, что связано с русским этносом и русским языком на постсоветском пространстве, сейчас и можно назвать «Русским миром». И это факт, а не только пропагандистские штампы современности.

Давайте посмотрим на размещение русскоязычного населения за пределами России и определим формат идентичности меньшинств на постсоветском пространстве.

Российская ирредента — некоторые приграничные территории, где русскоязычное (а в случае со Средней Азией, Казахстаном — европейское) население проживает компактно или даже составляет подавляющее большинство населения. Распад каждой империи в Восточной Европе исторически формировал свою ирреденту.

Самые яркие примеры были связаны с распадом Австро-Венгерской, Германской и Российской империй после Первой Мировой войны — немцы и австрийцы, венгры, украинцы и русины, белорусы, албанцы, итальянцы — все эти народы, разорванные новыми границами, стали той базой, на которой пышным цветом расцвели ультраправые режимы — гитлеровский, хортистский, фашистская Италия.

Для нашей истории наиболее важным этапом стали 1939–1941 годы, когда сталинский Советский Союз поглощал ирреденты титульных наций союзных республик, используя в первую очередь идеологическую риторику, связанную с национальной принадлежностью. Так, раздел Польши в советской историографии назывался «присоединением» или «возвращением Западной Украины и Западной Белоруссии», а слово «финская» в названии шестнадцатой в СССР Карело-Финской Советской Социалистической республики обозначало вовсе не только (и не столько) финнов-ингерманландцев.

Статистка русской ирреденты сейчас выглядит следующим образом. Для Украины это, к сожалению, данные переписи 2001 года. Для других соседних государств существенно более новые данные. Например, для Казахстана — данные переписи 2019 года.

В отличие от территорий бывшего СССР, отдаленных от границ нынешней России, значительная часть русских и русскоязычных, которых мы классифицируем здесь как ирреденту, оказались на территории сопредельных государств очень давно. Они случайно или при переселении не осознавали, что жизнь на территории соседней с РСФСР республикой может сказаться на их статусе обычного коренного жителя. Давайте посмотрим ближе на некоторые особенности этой истории.

Очень давно — и даже в некоторых случаях раньше, чем представители «титульной» национальности — русские (или предки людей, которые теперь считают себя русскими) заселили некоторые ныне приграничные районы Украины, Казахстана, стран Балтии.

Касательно границ России, Украины и Беларуси также надо иметь в виду, что между восточнославянскими языками не так уж много отличий, а на границе ареалов проживания существует множество переходных и смешанных диалектов. Чаще всего эта переходная зона представляет собой диалектный континуум, где можно уверенно выделить отдельные наречия, диалекты и говоры по изогласам, проведенным на местности. Но в целом крайние точки этих диалектов будут отличаться между собой значительно, а соседние деревни, отнесенные лингвистами-этнографами даже к разным языкам, будут понимать друг друга хорошо.

Ситуация с анализом осложняется еще и тем, что существует чересполосица и диалектные острова, сформировавшиеся в результате добровольного или принудительного переселения крестьян. Сверху на это наслаивается урбанизация, постепенный массовый переход людей на стандартный литературный язык, формирование социолектов, пиджинов и жаргонов, бытование таких масштабных явлений как суржик и трасянка.

Также надо иметь в виду, что лингвистическая принадлежность не совпадает с заявленной самим человеком национальной идентичностью. Еще нужно помнить, что исторически подавляющее большинство людей до эпохи формирования национальных государств вовсе не интересовались своей этнической принадлежностью. Важны были только подданство (кому платятся налоги) и то, понятно ли для самого человека разговаривают его соседи.

Еще одним фактором исторически становилась религиозная принадлежность. Самый яркий пример — это разделение явно одного с лингвистической точки зрения южнославянского народа на сербов, хорватов и босняков (славян-мусульман). Но на территории расселения восточнославянских народов сходные процессы тоже были. Так, еще в XIX веке в Гродненской губернии отмечалось, что белорус, сменивший вероисповедание с православного на католическое, часто начинал себя идентифицировать как поляк. И сейчас в Беларуси сложилась парадоксальная ситуация, когда доля тех, для кого родным является белорусский язык, среди поляков даже больше, чем среди белорусов.

Но вообще еще 200–300 лет назад на вопрос о том, кто вы по национальности, практически все население земли ответило бы, что они «местные», а на вопрос о том, на каком языке они говорят, последовал бы удивленный ответ, что говорят они на «простом, понятном языке». Подобное, кстати, закреплено в самоназвании и очень многих современных народов, которое означает что-то вроде «говорящие понятно».

На размытой границе проживания трех из четырех восточнославянских народов подобная ситуация была исторически распространена очень широко. И отнесение человека (особенно в приграничных этнических территориях) к той или иной нации носило умозрительный или политический характер.

Так, в XIX веке большинство российских лингвистов и этнографов считали большую часть населения современных Смоленской и Брянской области белорусами, а жителей большей части Брестской области — украинцами. В современной этнографии и лингвистике до сих пор существует много версий по поводу этнических границ восточнославянских народов. Особенно яркие споры касаются проблемы «полещуков» (или «тутэйшых»), карпатских русин (бойков, лемков, верховинцев), гуцулов, горюнов.

Но задачей становится и отнесение людей к тем или иным народам по результатам переписи, когда в качестве национальной принадлежности человек относит себя не к официальному народу, а к какой-либо этнической или этнографической группе: казак, помор, одна из старожильских групп Сибири и крайнего Севера, сицкарь и тому подобное. Причем некоторые эти группы вполне можно рассматривать в качестве отдельных народов, опираясь как на язык, так и на генетику.

Но зачастую проблемой становится даже отнесение к тому или иному народу человека, который в промежуточных итогах переписи находится в категории «русский с языком украинским», «украинец с языком русским», «белорус с языком русским». Понятно, что наибольшая доля людей со сложной идентичностью — по языку, по национальной принадлежности, по гражданству — проживает как раз на границах расселения близких друг к другу по происхождению и по языку народов.

Наибольших масштабов такие явления достигли на границе России и Украины. Именно с этого я и начну следующий текст, который будет посвящен анализу русской ирреденты на территории постсоветского пространства.

Дмитрий Холявченко, специально для Тайги.инфо